Захар Прилепин о пенсииях, Путине и либералах

25 октября 2018 - vip

Этим летом в ближнем Подмосковье, выражаясь производственным языком, на первую "проектную мощность" вышел "Хутор Захара Прилепина" и начал принимать гостей.

Здесь еще нет бани и других объектов, которые расположатся в русском лесу, но зато стоит большая просторная изба, в ней уже сейчас куется интеллектуальная мысль и культура в противовес либеральной идее.

Здесь же Захар Прилепин пообщался с НаканунеТВ и рассказал о русском аналоге сербского Дрвенграда Эмира Кустурицы, пенсионной "реформе" и засилии либеральных идей.

О революции 1996 года, которой не было

Мы должны признать, что Россия в 1996 году не была готова к левой революции. У нас 90% молодых людей: интеллигенция и, условно говоря, национальная аристократия была совершенно другим образом настроена. Это была бы даже не гражданская война, а просто какой-то сиюминутный двух-трехлетний позор прихода левых к власти, которые потом бы обнулились и исчезли. И после этого люди сказали бы: "Помните, они к нам вернулись, и чем это всё закончилось? Давайте их еще 50 лет не выбирать".

И то, что в 1996 году Геннадий Зюганов и компания не пришли к власти – это правильно. Я думаю, он сам себе в этом отлично отдавал отчёт и понимал, что вывод на улицы миллиона пенсионеров и двух тысяч нацболов [Национал-большевистская партия запрещена в РФ, – прим.] привел бы к системному кризису, а никак не к восстановлению "красной империи".

Об исчезновении со страниц глянца и либеральных СМИ

Когда начались события 2014 года, и я принял антимайданную и антикиевскую сторону, у меня сразу оказался закрыт путь во все глянцевые журналы России, где я был, конечно же, не то чтобы желанный гость, а колумнист и символ такого адаптированного буржуазией революционера.

Начиная с 2006 года, с появления романа "Санька", каждые три месяца какой-то глянцевый журнал выходил с моим лицом на обложке. Я получал "писателя года" в журнале GQ, где меня переодели во фрак, а церемонию вели Иван Ургант и Ксения Собчак, и я крутился среди "познеров" и "филиппов киркоровых". Эта же вся история была и в журнале "Сноб": у меня были самые большие гонорары за любой мой очерк или рассказ.

Весь глянец был мной адаптирован от журнала "Медведь" до журнала "История". Потом начинается эта вся история: я пишу антимайданные статьи и еду в Донбасс. И просто одномоментно исчезаю вообще из всех этих журналов. Причём, я занимался же совсем другими вещами. Мы собирали гуманитарную помощь, помогали ополчению, а я туда катался без конца. А потом вдруг думаю: "Чего-то у меня денег стало мало". И я понял, что они мне ничего не заказывают, не публикуют мои рассказы и не берут у меня интервью. И вообще меня нету там. Проходит полгода, год, два… Я как-то неспециально спросил у кого-то про это. Мне один говорит: "Ну, Захар, мне редактор сказал, что тебя больше не будет в нашем журнале". "Ну, окей, понял", – говорю.

Сначала подумал, что это какой-то частный случай, а потом выяснилось, что везде. У них какая-то такая… межведомственная чуйка. Я не думаю, что они все созвонились между собой. Думаю, они просто точно знают, что это не по их части, и меня убрали из их среды и больше туда не пускают. Причём, я нормальные деньги там зарабатывал, почти треть своего бюджета. Меня просто выгнали. Вот их либерализм и демократия.

До этого они воспринимали всё, как игру: "Прилепин же играет, он революционер, это его образ, но в целом он нормальный пацан, с ним можно сидеть и выпивать". А потом выясняется, что, на самом деле, он башляет ополченцам и сам берёт в руки автомат… Это понятно уже, что не игра, и всё всерьёз: "А завтра он придёт и может нас убить".

А что касается "Эхо Москвы" или телеканала "Дождь", то это другая история. Это медийные ресурсы и им нужен рейтинг, им нужен хайп и вся эта движуха. Они готовы привлекать даже врагов. И всё это время они меня звали, но я сам принципиально не шёл, зная, что они там говорят по поводу моих друзей и братьев ополченцев, я четыре года туда не ходил совсем. Я даже комментарии не давал, потому что их говорящие головы вызывают у меня абсолютное, тотальное, стопроцентное бешенство.

О засилии либеральных идей в сфере культуры

Сейчас у нас есть "Русский художественный союз", который мы создали. Это такое параллельное или перпендикулярное сообщество людей культуры, которое исповедует традиционные ценности. И что мы стали обсуждать с моим компаньоном и партнёром, режиссёром Эдуардом Бояковым. Он говорит: Захар, знаешь, почему у нас на "Кинотавре" вышли половина нашей условной элиты, и все за Сенцова, а сидит в зале Бондарчук, сжимая челюсти, и Сергей Гармаш, тоже немножко странно себя чувствующий, и остальные просто аплодировали за "свободу Сенцову"?

Причём эта вся наша кинематографическая элита заступается за него и Надю Савченко, и никто ни слова не произнёс за Донбасс. Как так могло произойти? Причём они все играют в фильмах красноармейцев, солдат… дичь какая-то. С другой стороны, у нас есть проблема театров, которые откровенно ненавидят всю эту "Русскую весну" и "Крымнаш" и при этом получают деньги от государства. И вот Эдуард мне вкратце объяснил, что есть определённые театральные школы, через которые прошёл весь наш кинематограф. Это абсолютно либеральные школы, которые так или иначе учат хоть и культуре, но они учат ещё и определенной системе ценностей, а они западнические и находятся вне всего "русского". Вся наша эта элита оттуда выросла просто целиком. Назовите 20 фамилий крупных режиссёров – они все вышли из определённых студий, где их всему этому научили. Они другими быть не могут.

Теперь простейший вопрос: где у нас патриотические театральные школы и что-либо подобное? Где наши арт-площадки и остальное? У нас ничего этого нет. Всё так сложилось по объективным причинам, потому что в 1991 году сменилась власть, и потом условный Михаил Швыдкой, когда он был министром культуры, везде посадил этих персонажей. Они не просто сидят и управляют театрами, площадками и до недавнего времени управляли СМИ… Они управляли вообще всем контекстом.

И все молодые люди, которые выросли в девяностые и нулевые годы, целиком выросли оттуда. Вся элита поражена 1991 годом, Михаилом Швыдким и западническим проектом.

А у нас не было такой возможности. У нас все были в андеграунде. Только те, кто вырос из газеты "Лимонка" (печатное издание НБП, которая в настоящее время запрещена на территории России, – прим.), и существуют. И ещё два человека, выросшие из газеты "Завтра". У нас не было никаких институций, буквально ни одной. Мы пролезли туда контрабандой: я, Сергей Шаргунов и… я даже не знаю, могу еще двух-трех человек назвать. Если говорить о мире кинематографа, то мне мои друзья, которые тоже патриоты и готовы за автомат схватиться, говорят: "Захар, я тебе боюсь в интернете "лайк" поставить, потому что мне роль завтра же не дадут". Даже тем, кто подписал письмо за Крым, просто надавили на яйца и сказали: завтра денег на театр и кино не дадим. И они подписали. Но даже эти, половина, а то и процентов девяносто, на самом деле, ненавидит происходящее. Это шайка, и мы для них абсолютно чужие.

Государство сверху смотрит и, вроде, всех оно принудило как-то, создало консенсус: ну, вроде, за Ксению Собчак 1,5%, за Явлинского 0,5% – фигня. Вот их два миллиона человек всего, но из них один миллион сидит в Москве, а из него половина управляет самыми разными компаниями, издательствами, журналами и всем остальным. Они в институциях сидят. Вроде, 86% у нас за Путина, а 14% – против, но если систему управления брать, то там обратная ситуация: 86% либералов, а 14% – патриотов, и то это завышенная цифра. И это касается управления и бизнесом, и культурой, и всеми другими институциями.

Реально ли создать свою "иерархию"?

У них эта иерархия создавалась 30 лет. Её реально создать, надо начинать создавать. Мы её не создаём. А как? Если у нас есть абсолютно либеральные вузы, которые готовят телевизионщиков, экономистов и… Не будем озвучивать, а то подумают, что мы тут всех сейчас закладываем, кого у нас готовят в школе экономики. Я в Екатеринбурге в вузе выступал, и я видел, что на меня, как сычи, просто смотрят преподаватели, а студентки в бешенстве выбегают, потому что я там чего-то позволил себе сказать нелицеприятное, но очень мягкое про Земфиру, или ещё про кого-то, кто ездит петь на Майдан.

О провале "сурковщины"

Государство вместо воспитания патриотов воспитывало "государственных ублюдков". Собственно, об этом я прямо и сообщил Владиславу Суркову, с которым мы, может, два раза в жизни виделись. Я сказал, что ваша государственная молодёжная политика дала абсолютно нулевой эффект. Я за четыре года на Донбассе не видел ни одного представителя "Молодой Гвардии", "Наших" и всех остальных. Просто ни одного! Они туда никогда в жизни не приезжали, не считая Потупчик, которая обхамила погибшего Моторолу, сказав, что "он просто ублюдок, и смерть – это лучшее, что я могу ему пожелать". И ещё ряд был этих упырей, которые сидели на всяких высших должностях. Вот как они себя ведут… Сурков сказал, что наша молодёжная политика имела безусловные минусы и, условно говоря, он сказал что-то вроде: "Нет причин для спора, я прекрасно понимаю, что правота где-то там, где вы находитесь".

Что есть у левой молодёжи, в отличие от "них"

В отличие от них, у нас есть креативные возможности. Мы действительно верим в то, что исповедуем. В этом смысле это нас серьёзно отличает. Мы готовы это произносить, мы готовы за это отвечать, мы готовы за это воевать и мы готовы за это конкурировать.

Сегодня есть, наконец, возможности не просто собираться и друг другу говорить важные слова, а приходить в какие-то кабинеты и говорить: "Дайте нам небольшой угол, где мы будем собираться, предоставьте нам эти возможности, потому что "эти" вас послезавтра опять кинут". Я не буду называть фамилии, но я был там в нескольких кабинетах и всем про это прямым текстом сообщил: "Вот "эти" придут и вас кинут". Они говорили: "Ну, конечно же, мы знаем, что они кинут". Они прекрасно отдают себе в этом отчёт, другое дело, что они прекрасно знают и то, что я их соратник и сторонник до кого-то момента и меня нельзя купить. Они понимают, что на определённом историческом периоде я буду работать на государство, а значит, на них, но потом может что-то смениться, и я скажу: "Нет, я буду идти, куда шёл". В этом смысле их логику можно понять, они живут в своём капиталистическом государстве со своими либеральными ценностями, они все выросли из 1991 года. Это их год рождения в самом широком смысле, а для нас – это год нашей смерти. Мы всегда будем разными вещами заниматься.

После 2014 года, глядя на внешнюю политику России, когда у нас ЧВК по всей Африке и Азии ходят, они прекрасно понимают, что никакой западной истории у них лично уже быть не может: чем они выше забираются во власть, тем у них ниже шансы очутиться где-нибудь на берегах Калифорнии, а не в тюрьме Гуантанамо.

Поэтому мы можем найти три-четыре точки соприкосновения и сказать: "Ребята, мы будем работать, мы точно пригодимся вам в определенный исторический момент и сможем парней в ЧВК поддержать, "Русский мир" или ещё что-нибудь такое в любом качестве, а ваши эти ручные туда даже и не доедут".

Хутор – как отчаянная попытка пробиться в культуру "слева"

Мой хутор – это моя личная попытка что-то исправить. Да, я реализовался, но я понимаю, что моих мощностей не хватит для того, чтобы эту ситуацию изменить.

Взять русский рэп и его систему, но там абсолютно враждебная среда. Я, когда пытался проводить фестиваль на Донбассе, понял, что рэперы не хотят туда ехать категорически, и все основные персонажи, все главные рэп-сайты, где сотни и миллионы посещений – они управляются людьми, которым максимально чужды все мои убеждения. Они вообще в противоположной стороне, и они короли дискурса. Можно взять любую другую среду – там то же самое.

Условный "я" ещё умею писать, чтобы народ воспринимал меня как главного писателя России, да, но мне нужно, чтобы за моей спиной было ещё как минимум двадцать писателей, двадцать рэперов и двадцать журналистов, которые работают на сверхуровне и могут всё разрулить, сделать любой фестиваль, приехав в Сирию, в Донбасс или куда угодно.

Владимир Линдерман (лидер латвийского движения в защиту русскоязычных граждан, – прим.) пытался сделать какой-то движ по поводу запрета русского языка в Латвии и попросил меня найти рэперов, которые запишут песню в защиту русского языка – никто не согласился. Я обратился, и ни один не согласился. Вот! Мы можем что-то создать, но у нас нету молодых людей, которых воспитала бы наша среда, потому что в их среде, в которой они существуют – это просто зашквар, ни за какой русский язык заступаться просто нельзя.

Хутор – это то место, где мы можем встретиться. Куда могут приехать люди и высказать свои идеи: я хочу вот это в Ярославле замутить или во Владивостоке. Это такой штаб, чтобы хотя бы было где меня искать. В Донецке или в Нижнем Новгороде люди найти меня не могут. Нужно здесь это всё собрать, сесть за один общий стол. Приедет человек из Екатеринбурга, придёт наш министр культуры, придёт ополченец, придёт русский писатель, чтобы они друг друга увидели и встретились: "Мы не одни, мужики, не переживайте". Люди иногда сидят у себя где-нибудь в Петрозаводске или Ростове, и вокруг враги одни, а я тут сижу один, и меня все презирают. Это только сверху кажется, что у нас вся страна патриотическая.

Захар Прилепин о пенсииях, Путине и либералах

Похожие статьи: