Фёдор Ростопчин. Картина Франции 1823 года. Представлена Императору Александру I

17 сентября 2014 - VipVideoClub.ru

Французская нация, ослепившая Европу силою своего умственного развития в блестящий век Людовика XIV, представила впоследствии миру зрелище полнейшего своего разврата, безумия и преступления. Низвергнутая с высоты могущества, на которое, она была возведена силою того гения зла, чьё появление, по воле Промысла, послужило небесною карою для всего рода человеческого, она стремится и по ныне не только господствовать над Европою, но и вовлекать её в свои несбыточные мечтания и, путём революций налагать вновь свои оковы на народы и наводить ужас на престолы.

Француз — самое тщеславное и корыстное существо в мире. Господствующая страсть его — стремление к упрочению своего благополучия; главное его занятие — пресмыкание у источника всех благ земных. Он одинаково падал ниц перед министрами, любимцами и любовницами Людовика XIV, перед кардиналом Дюбуа, Робеспьером и Бонапартом, как он теперь лежит у ног Людовика XVIII.

Он считает себя существом несравненно высшим относительно всего остального человечества потому только, что Французский язык наиболее распространён изо всех живых наречий. Он убедился сам и стремиться убедить в том и других, что Французские войска никогда побеждаемы не были; что в 1812 году лишь грозные стихии сломили героев, покоривших Poccию; что в 1813 году Лейпцигское сражение было бы выиграно, если бы не измена Саксонцев; что в 1814 году только вероломство маршалов предало Париж во власть союзников; что битва при Ватерлоо только потому не может считаться торжеством для Наполеона, что он потерял голову.

Француз — неспокоен от природы; он живёт в прошлом, мечтает в настоящем и беззаботен на счёт будущего; он определяет своё существование 24 -мя часами. Он изменяет свои мнения также быстро как и моды; подверженный всем возможным влияниям, неспособный на истинное чувство, он — постоянная жертва минутных ощущений и всегда готовь совершить какую нибудь нелепость. В нем слово постоянно предшествует мысли; действие — причине и все его существование — какая-то случайность. Вся жизнь его проходит в том, чтобы подмечать смешные стороны в других и трепетать при мысли, что могут их открыть и в нем самом. Главная его забота заключается в том, чтобы отвлечь внимание от своих дурных поступков, которые он старается прикрыть особым лоском собственного изобретения, т. е. громкими словами: отечество, слава и честь. Самые смертельные враги его — это благоразумие, скука и бездействие. Взятый отдельно — он подлец и трус; в массе — груб и дерзок. Подобно воздушному шару, раздутому тщеславием, он увлекается вихрем самолюбия и разбивается о первое встретившееся на пути его препятствие. Болтун от природы, он обладает особым ему лишь свойственным красноречием. На первый взгляд он может показаться умным человеком и только спустя некоторое время он является перед вами в своём истинном виде, т. е. невеждою, глупцом и нахалом. Какой нибудь, пропетый в театре „vaudeville", куплет, где воспеваются его минувшие победы, приводит его в восторг, и он готов безусловно верить всему, что льстит его тщеславию и отвлекает от испытанного унижения. Почти одновременно он в состоянии возносить тёплые мольбы к Богу о благоденствии Бурбонов и тотчас по выходе и храма последовать за толпою в „Tuil-leriеs“ для их низвержения; чтобы вслед за тем, со стыдом и отчаянием,сознаться, что был увлечён к тому другими. Он гордится тем, что он Француз, что он доставил миру столько великих людей, что он произвёл революцию, создал Бонапарта, что столица его Париж, который он считает столицею вселенной! —Этот громадный город, поглощающий всю страну и развращающий окончательно всю нацию, как какое-то чудовище, соединяет в себе всю жизнь, всю правительственную силу и всю связующую нить Франции. Две трети его жителей, в течении двух веков, озабочены единственно усовершенствовавшем всего того, что может пленять чувства, сделать Париж восхитительным местопребыванием для каждого и развить до бесконечности все приманки роскоши и вкуса для тех, кто в состоянии заплатить за то.

Этот город, которого четвёртая часть по крайней мере состоит из лавок и магазинов, насчитывает всего до 700.000 жителей; из них на каждые девять человек один содержится или на счёт общественной благотворительности, или частных подаяний, или благодеяний правительства; пять или шесть тысяч человек не знают, куда им на ночь преклонить голову; а пять или шесть тысяч капиталистов в тоже время ожидают в совершенном бездействии конца своего бесплодного, себялюбивого существования. Париж пользуется 62,000,000 Франков ежегодного дохода. Он—тот магнит, который притягивает к себе из целой Франции все что она только имеет самого жалкого и развратного. Это — целый особый мир, какая-то бездна, ад для юношества, обсерватория для зрелого возраста, обетованная земля для старости. У вас тут все под руками и, поселившись подле бульваров, вы можете наглядно ознакомиться со всею Европою. За то всякий, кто пробыл некоторое время в Париже, делается его горячим поклонником и в своих воспоминаниях резко отделяет столицу от остального королевства, забывая при этом, что это нечто в роде рога изобилия, из которого изливаются постоянно всевозможные бедствия, не оставляя на дне своём ни малейшей надежды.

Революция ниспровергла все преграды, разделявшие отдельные сословия между собою. Бонанарт стремился к их восстановлению; но достиг того только по наружности, потому что он не в состоянии был овладеть вполне общественным мнением. Совершенное сближение между новою и старою аристократиею нравственно невозможно; их взаимные притязания и права основываются на знаменитых заслугах и дарованиях; одни кичатся подвигами своих предков, а другие своими собственными. Исторические имена древней Франции, ещё уцелевшие ныне в лице жалких их представителей, совершенно исчезают, поглощаются и вынуждены уступить первенство генералам и государственным людям, созданным сперва революцией и затем осыпанными титулами и поместьями, столь щедро расточенными на них Бонапартом не столько в виде воздаяния за действительный заслуги, сколько с целью развить в них готовность безусловной преданности к нему и к судьбе его. В настоящую минуту старая аристократа, какого-бы она образа действия не придерживалась в прежнее время, начиная с 1789 г. и до самого 1814 года — занимает высшие должности при Дворе и, не взирая на все свои вопли и протесты против Бурбонов, вступила вновь в спокойное пользование двух третей той собственности, которая принадлежала ей до революции; но при этом она продолжает жаловаться на своё разорение, предъявляет какие-то несбыточные права и обвиняет Бурбонов в неблагодарности относительно каких-то мнимых своих заслуг, никогда не оказанных!

Это различие мнений естественно породило две отдельный партии; их не совсем правильно определили под именем: ультра-роялистов и либералов. Ни одна из этих партий не предана интересам короля, а ещё менее интересам настоящего правительства, и обе они не высказывают откровенно своих действительных мнений; так как в сущности роялисты желают иметь короля без хартии, а либералы хартию без короля, и в тоже время самые сокровенные и искрение желания наиболее влиятельных членов обеих партий заключаются: со стороны роялистов в смерти Людовика XVIII, а со стороны либералов —в изгнании Бурбонов вообще. Если даже, по видимому, роялисты часто и берут верх, окружая престол, и своими постоянными интригами достигают всяких должностей, отличий и министерских кризисов; — но за то надобно сознаться, что их возни на столько явны, что могут внушить к ним одно лишь презрение.

При этом благосостояние короля и Франции ни мало не принимается ими в соображение, и в Палате Депутатов, правая сторона, находится-ли она в большинстве или меньшинстве, постоянно делает и говорит несравненно более вздора, чем левая сторона, которая, кроме редких случаев особого увлечения, соблюдает известное приличие и не обнаруживает заносчивости правой стороны, пользующейся постоянною поддержкою принцев.

Недостаточно быть дворянином и носить громкое имя, прославленное, в истории, чтобы заслужить звание человека чистого. Само древнее дворянство заключает в своих недрах множество либералов, которые нисколько не скрывают своих политических убеждений в обеих Палатах, где они заседают. Они сами распределили между собою свои взаимные отношения, смотря по образу действий каждого из них от начала революции, и таким образом политическая роль всякой отдельной личности выяснилась не в глазах общественного мнения (которое ещё не выработано) но в гостинных и в литературных произведениях обеих партий. Всевозможные обвинения против тех, кто находился на правительственной службе, извлекаются из газеты “Moniteur”, которая не щадит никого и которую можно назвать всеобщим обвинителем Франции. К первой категории обвиняемых причисляются те немногие, которые последовали за принцами в изгнание в самом начале революции и вернулись вместе с ними лишь в 1814 году; ко второй те, которые покинули Францию позднее и, вернувшись, не поступили на службу; к третьей те, кто вернулись и служили только во времена Империи; к четвёртой те, кто, оставаясь во Франции, вовсе не служили; к пятой относятся личности, преданные с самого начала не только делу революции, но и всем тем правлениям, которые затем сменялись последовательно во Франции. Из всех этих категорий третья и пятая — самый многочисленные, и за ними остаётся по справедливости то двойное преимущество, что они служили всем без разбора и приобрели богатую опытность!

Либеральная партия распадается на два разряда. Умеренные или приверженцы конституции, состоящие в меньшинстве — люди настолько осторожные и воздержные, насколько это для Француза возможно. Они добросовестно и неуклонно защищают хартию и стараются удержать правительство от всякого нарушения конституционных своих прав. Ко второму разряду принадлежат все рьяные либералы, ярые противники всех правительственных целей. Стараясь внушить страх к себе, своим влиянием в департаментах, располагая в свою пользу почти всеми писателями и журналистами, ораторствуя постоянно в обеих Палатах не столько для убеждения своих товарищей, сколько для того, чтобы вся Франция читала эти речи, они имеют большое влияние на молодёжь, которой они кружат голову и внушают (хотя впрочем без особенного успеха) необходимость свергнуть постыдное иго, их гнетущее, пугая их тем деспотизмом, который во всякую минуту готов воцариться. Обычная Французская опрометчивость, доверчивость и желание выказаться доставляют им тьму поклонников, которые могли бы, пожалуй, в конце концов возмутить общественный покой и встревожить правительство, если-бы жандармы не служили Медузиной головой для этих сорванцов. Во время смут, именуемых июньскими, до 30,000 подобных тунеядцев столпились на площади Людовика XV, чтобы поддержать, по их словам, значение хартии, и их удалось разогнать и рассеять помощью всего 80 — ти человек гвардейских драгун с обнажёнными палашами.

Бурбонов не любят, потому что общественное мнение расположено не в их пользу: они не могут осыпать постоянными милостями миллионы людей, которые основывают свои требования на несбыточных и даже небывалых правах. Пользуясь тем, что главным двигателем для Француза служить его самолюбие, стараются внушить ему этим путём предубеждение против царствующей династии, возлагая на неё всю ответственность за падение Наполеона, за бедствия Франции и за то унизительное состояние, в котором она ныне находится. Напрасно было бы доказывать Французам, что никогда ещё Франция не находилась в таких благоприятных условиях и что Бурбоны царствуют с кротостью и человеколюбием; они на это обыкновенно возражают: но кто может ручаться за будущее! Здравый смысл — положительная контрабанда во Франции и даже не пытается в неё проникнуть. Француз как будто боится размышления; в своих речах он постоянно выражает желание свергнуть существующее правительство, нисколько не думая о том, кем он его заменит. Это неприязненное расположение возбуждается газетами и брошюрами. Масса народа тут не при чем, хотя все это зло провозглашается и творится его именем. В 1820 году Парижская буржуазия отвергла всевозможные предложения, которые были тем заманчивее, чем менее они стоили. Более зрелая часть граждан, очевидцы первой революции, весьма основательно страшатся всех ужасов её повторения; а молодое поколение не находит никакой выгоды подвергаться всем случайностям сомнительного успеха. Чтобы возбудить в настоящее время волнение в Париже, потребовались бы огромный суммы; но агитаторы низшего разряда не располагают ими, а богатые не желают ими жертвовать. Не расточи безумно герцог Орлеанский (Egalile) 30 миллионов ливров,—Франция не обагрилась бы собственною кровью, первый принц крови не вступил бы в заговор против своего короля и не сложил бы голову на плаху, предав своё имя проклятию в потомстве.

То тревожное состояние, которое заметно во Франции среди известной части населения, возбуждается либералами, которые безустанно стремятся возбудить волнения и породить недовольство. Этот преступный образ действий сделался как-бы второю натурою для многих крупных деятелей революции, которые, переходя от Бонапарта к Бурбонам, служа и изменяя им поочерёдно, преградили себе таким образом всякий путь к помилованию. Но даже самые отчаянные из них колеблются в своих намерениях при мысли, что всякая революция (если бы она и удалась) была бы немедленно подавлена вооружённою силою, которая восстановила бы низвергнутое правительство; а либералы ничего столько не страшатся как господства военного положения, которое хватает, пытает, изрекает смертные приговоры и приводит их в исполнение без всякого суда и апелляции. Многие богатые личности принадлежат к либеральной партии исключительно в надежде достигнуть министерства; и, не взирая на принцип равенства, провозглашаемый этими гастрономами-философами, титулы и в особенности должности, влекущие за собою возможность составить или приумножить своё состояние, служат единственной целью главных вожаков всех партий. Да и сама революция пугает их при мысли о тех опасностях, которым они могли бы подвергнуться. Если во времена конвента возбуждалось преследование против целых сословий, то теперь подверглись бы подобной же участи отдельные личности; для каждого нашлась бы своя жертва и свой палач, и кровавые убийства совершались бы на подобие Римских ссылок.

Большая часть генералов уже умерли или устарели и привыкли наслаждаться прелестями мирного существовали, ещё пользуясь на столько денежными средствами, чтобы удовлетворять своим желаниям. Из их числа не найдёшь и двух, которые были-бы между собою согласны; они постоянно стараются затмить военную репутацию своих боевых товарищей и выставить лишь одни их промахи, присовокупляя к этому, что единственное их достоинство состоит в том, что они служили под начальством Наполеона (который подготовлял своё торжество с помощью денег и затем оставался победителем по милости численного превосходства своего войска). Чтобы нагляднее доказать все ничтожество этих генералов и маршалов, они приводят имена всех тех из них, кто был разбит в Испании герцогом Веллингтоном, которого самого они считают весьма посредственным полководцем.

Лучшим доказательством тревоги и раздора между этими незаконнорожденными детьми революции и творениями Бонапарта служат те усиленные старания, к которым они прибегают, чтобы снискать милостивое расположение Европейских государей и подготовить себе покровительство и убежище, на случай новых потрясений во Франции. Все их желания ограничиваются, как и в 14 и 15 гг., тем, чтобы сохранить своё состояние, чины и, не покидая отечества, продолжать свои интриги.

Большая часть лиц, занимающих наиболее видные места по судебному ведомству — люди честные и выполняют свои обязанности добросовестно. Они стараются составить себе репутацию, а так как поэтому ведомству можно достигнуть высших степеней лишь с помощью красноречия и высокой честности, то они и придерживаются этого последняя способа, который находится в распоряжении каждого. Прокуроры и королевские адвокаты подвергаются часто, во время уголовных заседаний, противодействию со стороны присяжных, которые, руководствуясь в своих приговорах одною лишь совестью, часто приносят её в жертву различным соображениям, ложному чувству филантропии и в особенности боязни прослыть поборниками деспотизма и пострадать за это при первом удобном случае. Адвокаты, большею частью люди молодые, образуют столь же ненавистный, сколько и многочисленный кружок, и соперничают, по их вредным наклонностям, со студентами медицинского факультета. Эти адвокаты в защитительных своих речах не упускают ни малейшего случая, чтобы восставать против произвола, осыпать правительство насмешками и распространять нелепости, небылицы и клеветы против его представителей. Главная цель их обратить на себя внимание либеральной партии. Похвальный отзыв какой — нибудь газеты, приглашение к обеду и плохенький, литографированный портрет служат им лучшей наградой и внушают стремление принимать за образец негодяя Мануеля1 .

За исключением епископов и абатов, преданных королевскому семейству, все остальное духовенство находится в совершенной нищете; правительство не дерзает даже улучшить быт сельских священников, которые не пользуются вообще большим значением, одни, потому что они слишком суровы, а другие, потому что уже слишком уступчивы. Общественное мнение расположено не в их пользу. Истинное благочестие сохраняется только между людьми престарелыми и между детьми, которых верующие родители приучают выполнять предписанные церковью обряды. Большая часть молодёжи, за весьма редкими исключениями, спасёнными от революционной заразы, или атеисты или материалисты и считают своею непременною обязанностью выказывать публично своё презрение к религии и поднимать на смех служителей алтаря. Дурной пример, подаваемый родителями, все наставления, черпаемые ими из книг и от современного общества, своим ядовитым влиянием губят в них самые лучшие задатки и, так как в тоже время правительство стремится восстановить должное уважение к церковным обрядам, то беспрестанно возникают скандальный явления даже в самих храмах, и сам Парижский архиепископ подвергся оскорблению во время мессы. Надобно однако надеяться, что со временем мир водворится, и появятся люди, одарённые высокими душевными силами и красноречием, чтобы посеять новые семена благочестия и восстановить веру в сердцах, погрязших в неверии. Быть может, Провидению угодно будет даровать подобную милость этой бедной нации, которая в большинстве дерзает отрицать всемогущество Творца; но уже конечно ни абату Фрейсиноюсу — царедворцу, ни абату Николю-интригану не суждено воспламенить религиозное рвение соотечественников и привлечь их кающимися и обращёнными к подножию Распятия.

Литературная республика состоит из старых учёных и писателей, живущих своими трудами. Можно себе составить некоторое понятие о количестве этих бумагомарателей по тем 420,000 литературным произведениям, которые были напечатаны в Париже с 1790 г. по 1821 год и которые сохраняются в национальной библиотеке. Политика, стихотворения, воспевающие события дня, театральные произведения и газетный статьи служат готовой пищей для тысячи писак и поддерживают их существование, так как всякая ложь и клевета постоянно приветствуются публикою весьма снисходительно. Старейшие из числа этих учёных большею частью становятся порицателями правительства, потому что они уже не верят в возможность достигнуть высоких отличай и сделаться перами Франции, подобно Ласепедам, Шапталям, Савари, Лебрюнам, Фонтанам и многим другим; но ни один из них не откажется ни от пенсии, ни от прибавки содержания, ни от крестика Почётного Легиона или денежного вознаграждения; а всего выше ценится ими дворянское достоинство. Они всегда готовы отдать своё перо в распоряжение министра и предложить свои услуги правительству. Дерзкие выходки, которые они дозволяют себе в своих сочинениях, доходят до удивительных размеров. Они трактуют о религии, государях и народах с возмутительною наглостью, и я никогда не мог понять, почему представители власти не обращают должного внимания на подобные выходки и не подвергают их суду. Они объясняют своё равнодушие желанием избегнуть того скандала, который произвёл бы публичный суд, благодаря дерзкой защите обвиняемого; но с другой стороны из этого могла-бы возникнуть действительная польза: виновный был-бы наказан, и были-бы положены пределы своеволию, которому не бывает границ, если оно может безнаказанно издеваться над законом.

Если предположить, что Людовик XVIII, граф Дартуа и герцог Ангулемский процарствуют ещё 25 лет, то можно с достоверностью сказать, что Франция, вместо того, чтобы окрепнуть, будет со дня на день все более и более распадаться. Единственное желание короля, это умереть на престоле. "Monsieur" и теперь уже 66 лет от роду; а герцог не довольно энергичен от природы, чтобы внушить к себе. должное уважение; что — же касается до юного герцога Бордоского, то ему придётся испытать ещё много невзгод, прежде чем он сделается королём. Все те, кто желает избавиться от законной династии, не могут никак прийти ко взаимному соглашению, относительно замены её другой. Военный элемент имеет в виду Нидерландского наследного принца, в надежде, что Ваше Величество изъявите на то своё согласие, Многие генералы и офицеры остановились было на юном принце Наполеоне; но участие к нему начинает постепенно охлаждаться; всего более устрашает при этом мысль, что во время его малолетства бразды правления будут находиться в руках мелких интриганов, руководимых Австрией. Генералы либеральной партии и важнейшие из депутатов левой стороны поддерживают надежды герцога Орлеанского, который, подобно своему отцу, отличается особенным расположением к деньгам. Но все те, кто желал-бы сделать его королём, предоставили бы ему только призрак власти; ими в этом случае руководит единственно то соображение, что, в случае вступления на престол герцога Орлеанского, все Европейские державы, во имя того, что он также из Бурбонов, предпочтут признать его и не захотят начинать новой войны для его низложения. Этот герцог Орлеанский находится под влиянием генерала Жерара, допускает в свой интимный кружок Бенжамена-Констана, генерала Фуа, Жирардена и Мануеля, заказывает картины, изображающие победы Французской республики; велел изобразить себя в сражении при Жемаппе с лицом, обращённым в левую сторону, чтобы можно было заметить трёхцветную кокарду; посылает своего старшего сына (герцога Шартрского) учиться в лицей, старается казаться чрезвычайно доступным, и все по напрасну, потому что Француз принимает всякую лесть за должную ему дань уважения. Революция может служить самым убедительным доказательством, что пример прошлого всегда бесполезен для настоящего, и что судьба отцов никогда не служит уроком для детей. Не смотря на все беспорядки, преступления и ужасы этой проклятой революции, во Франции и теперь ещё существует много неизлечимых голов, мечтающих о её восстановлении. Бездарный Лафайет стоит во главе этих Французских Римлян и часто компрометирует себя своим желанием осуществить эту мечту, в надежде сделаться президентом Франции. Но впрочем он уже представляется слишком смешным, упал совершенно в общественном мнении и являет собою образ кумира, которого религия уже более не существует.

И так революция, не смотря на все эти признаки и волнения, не может уже быть вновь восстановлена одними Французами по следующим трём причинам: 1) изнеможение; 2) отсутствие денежных средств и 3) страх, что правительство возьмётся за вооружённую силу и уверенность в несомненной борьбе с Священным Союзом, которого войска вступят в третий раз в Париж; а нет такого ярого либерала, мечущего громы, кто бы не дрожал от страха при мысли о появлении красных шапок и о наводнении казаков. Никаких заговоров опасаться не следует, потому что до сей минуты (даже при такой полиции, которая только тогда и хороша, когда она этого сама желает) все они распадались задолго до их осуществления. Для Француза всякая тайна составляет мучение, а болтовня—его насущная потребность; он так же шумно и явно составляет заговоры, как кошки любезничают на крышах. Война с Испанией может быть весьма благоприятна для Бурбонов и послужит к их торжеству; Французская армия преданная герцогу Ангулемскому, может закрепить престол за законной династией. Но следует пользоваться удобным случаем; в этом случае всякий час дорог, и надобно овладеть умами и повлиять на общественное настроение страхом вооружённой силы. Нужны перемены и, после неожиданности первой минуты, Француз готов всему подчиниться.

При введении во Франции представительного правления, главная ошибка состояла в том, что Палате Депутатов дозволено было иметь публичные заседания и помещать в газетах изложение прений, происходящих в её заседаниях. Не менее важной ошибкой было и то, что перам и депутатам дозволено было читать свои речи, что доставило многим недоброжелательным лицам возможность сочинять разные речи и через посредство Депутатов распространять свои ядовитые теории с одного конца Франции до другого. Прения совершенно невозможны в собрании 600 Французов, которые все хотят говорить, но не слушать. Введение суда присяжных не согласуется со здравым смыслом в связи с увлечением, необдуманностью и подлостью Французов. Они слишком легко относятся к уголовным проступкам и, оправдывая обвиняемых, они опираются на отвращение к наказаниям и на уважение к различным мнениям. Вернейшее средство для избежания заслуженного наказания заключается в том, чтобы высказать самому или внушить своему адвокату, всевозможные нарекания против правительства, распространиться о своей ненависти к иноземцам, о пролитой крови во время последних войн, о средствах к у врачеванию страны, о героических подвигах.

Во Франции существуют три политические системы: первая усвоена Бурбонами, другая роялистами, а третья либералами. Король и принцы страшатся возбудить против себя неудовольствие Вашего Величества; наблюдают большую осторожность в своих отношениях к Венскому двору и более по привычке, чем из благодарности, сохраняюсь преданность к Англии. Нет ни одного гражданина во Франции, которому бы не были известны необдуманные слова, сказанные Людовиком XVIII Принцу-Регенту в 1814 году, „что именно ему он обязан престолом“. Министерство, беспрестанно сменяющееся, не в состоянии никогда действовать с единодушною решимостью; оно избегает всякого столкновения, угождает всем и употребляет все средства, чтобы удержаться, кроме прямодушия. Роялисты желают восстановить древнюю монархию, призывая великие державы довершить дело реставрации.

Либералы стараются возбудить волнения вне пределов страны, надеясь завлечь Европу в губительную войну, которая дозволит им властвовать во Франции. Они были в восторге, когда возникли почти одновременно беспорядки в Греции, в Испании и в Неаполе; они предсказывали Вашему Величеству многолетнюю борьбу с Турцией, падение Австрии и тесный союз Франции с революционными Испанией и Португалией. Либералы заменили словами конституция и оппозиция прежние свободу и равенство, которые устарели и уже оскорбляют слух. После нескольких неудачных попыток в Пруссии, они отложили свои намерения, убедившись, что не встретят ни малейшего сочувствия в Прусской армии и наткнутся на теорию национальности, господствующую в Германии в среде буйной молодёжи. Эти Французские либералы везде имеют своих агентов. Между ними мало письменных сношений; но они сообщаются друг с другом посредством торговых агентов, которые, под видом своих оборотов, странствуют и проникают повсюду. Офицеры, не состоящие на действительной службе или отставные, весьма охотно принимают на себя подобный поручения.

Либералы находятся в тесных сношениях с Поляками, которые, чтут память Бонапарта и сочувствуют Французам, употребляющим их в свою пользу. В России они в сношениях с раскольниками, которые в свою очередь тесно связаны с мартинистами, с членами Библейского Общества и в братской связи с Донскими казаками. Эти сношения возникли ещё во времена Наполеона, когда он готовился к своему нашествию на Россию, и Де-Лорн,который пробыл два года в Москве и впоследствии сопровождал Бонапарта во время похода 1812 г., имел тайные свидания с Ильёй Алексеевым, патриархом раскольников, и когда неприятель вступил в Москву, то немедленно была приставлена охранительная стража к главному убежищу староверов, так что они не подвергались ни малейшему грабежу, и даже особая от них депутация удостоилась быть лично принятой Наполеоном —При настоящем положении вещей нельзя не сожалеть, что представители великих держав не довольно зорко следят за замыслами либералов и не преследуюсь их. В начале восстания в Пьемонте, в карете князя делла Систерна были захвачены бумаги, несомненно свидетельствовавшие, что план Туринского возмущения был решён и составлен Парижским комитетом, составленным из Ламета, генерала Фуа, Бенжамена-Констана, Мануэля и герцога Альберна, которого секретарь переписывал инструкции, пересланные через князя Систерна. Но это дело не имело никаких последствий, и члены революционного комитета на этот раз отделались довольно продолжительной тревогой и сознанием, что на будущее время им следует быть осторожнее.

Французское министерство постоянно руководимо и стеснено в своих действиях страхом раздражить общественное мнение и весьма довольно всякий раз, что ему удаётся не давать дальнейшего хода тем жалобам и преследованиям, которые, собственно говоря, лежат на обязанности представителей великих держав. Но для выполнения этого долга, не обращая внимания на либералов, следовало-бы отказаться от мечты поселиться во Франции, нажить огромное состояние и вести биржевую игру.2

Аббат Прадт, болтун и плохой пророк, первый провозгласил, что Россия — колосс, готовый разгромить Европу и что вооружённая сила, которой располагает Ваше Величество, покуда она существуешь в настоящих размерах, неминуемо должна задерживать успехи цивилизации, порабощать народы и стеснять дыхание друзей свободы. Этому абату, пишущему из за денег, удалось вселить этот страх в умах Французов; он овладел либералами, и они всеми силами стремятся поколебать могущество Вашего Величества.

Они с удовольствием услыхали о Семёновской истории и поспешили огласить её. Они уже видели в ней признак распадения престола: но их радость продолжалась не долго, и торжество их прекратилось, как только они узнали истину и убедились, что эта столь ими желанная революция была не что иное, как ничтожная вспышка.

Сознавая, что существование Русского войска всегда служило и бесспорно будет служить вернейшим щитом государей и оплотом против революций, либералы очень-бы желала вовлечь Ваше Величество в войну с Турками и напрасно стараются объяснить себе настоящую причину, которая побудила Ваше Величество отложить на время окончательное падение Турецкой Империи через завладение Константинополем; так как все что может иметь в своём основании великодушие или глубокие, возвышенные соображения, выше понимания этих жалких умов, которых единственная цель состоит в том, чтобы творить зло, чем более и чем скорее, тем лучше.

Вторичное вступление Вашего Величества в Париж несколько охладило энтузиазм, внушённый Вами Французам. Ослеплённые своим самолюбием, они вообразили, что вы желаете им нравиться и затем с обычным своим безрассудством предположили, что Вашему Величеству угодно будет провозгласить себя вождём всех представительных правительств и оказывать покровительство тем нациям, которым приписывают постоянное стремление наслаждаться свободой. Но после всего того, что произошло на конгрессах в Лайбахе и Вероне, они уже нисколько не сомневаются, что вооружённые силы Вашего Величества, возводимые ими до 800,000 регулярных войск, 100,000 казаков и 300,000 вооружённых поселян (полагая, что сии последние ежегодно возрастают на 100,000) существуют, чтобы поддерживать законность, обуздывать народы и подавлять возмущения. Вот что служит уздой для Французов, для этой беспокойной нации, великой по числу народонаселения и ничтожной по своим вечным раздорам. Обеспеченная со стороны России (покуда сама пребывает в покое) она, в случае чужестранного нашествия, рассчитывает на сочувствие к ней Австрии на желание Англии оградить её безопасность, принимая эти две державы за своих естественных союзников против России и Пруссии. Следовало бы не давать ослабевать этой тревоге, и коль скоро для блага Франции уже невозможно перенести столицу из Парижа и для спокойствия целой Европы разрушить этот город до основания, необходимо по крайней мере держать его в постоянном страхе, доказывая ему на каждом шагу преобладание Вашего Величества и убеждая его в тех ревностных усилиях, которые Французское правительство всегда будет готово употребить, чтобы подавить всякое дерзновенное покушение со стороны партии враждебной для общественного порядка. Пусть она перестанет рассчитывать на Австрию, которая приютила у себя маленького Наполеона и раздаёт вознаграждения Французским генералам, чтобы при случае употребить их в свою пользу; пусть она страшится повеления Вашего Величества двинуться вперёд; и пусть она утратит надежду иметь другую династию по своему выбору.

В распоряжении Вашего Величества сорок миллионов покорных подданных, многочисленнейшая армия всей Европы, славные, военные дарования, спокойствие истинной мудрости,— и при всем том политическое значение Ваших представителей не согласуется с высотою Вашего могущества, и Ваши интересы весьма часто приносятся в жертву интригам и чужеземному влиянию. И без того уже Австрия, Пруссия и Англия разделили с Вами Вашу военную славу; а теперь Австрия, в тесном союзе с Англией, управляет судьбами Европы в ту именно эпоху, когда в ваших руках участь Австрии Пруссии, Франции, Швеции и Турции! Провидение возвеличило Вас, чтобы Вы сделались владыкою Европы, охранителем престолов, покровителем угнетённых и грозой нечестивых, в такой век, когда ничего нет святого кроме разве права сильного! Но все они стремятся создать на пути Вашем препятствия, останавливают развитие Ваших великих намерений и составляют заговоры против Вашего могущества в надежде на успех, если только Вашему Величеству не угодно будет совершить все то, чего Вы желаете и пожелать всего того, что может быть совершено. Государь ― пора!

1) Депутат Вандеи, в Марте 1823 г. выведенный из Палаты за чрезмерно либеральные речи. И. Б,
2) Намек на Поццо ди Борго.

Ростопчин Фёдор Васильевич (1763-1826) — выдающийся русский государственный деятель, генерал-губернатор Москвы

Фёдор Ростопчин. Картина Франции 1823 года. Представлена Императору Александру I

Похожие статьи: