Ростислав Ищенко: Моя война

8 июня 2017 - vip

Владимир Путин в ходе беседы с американским режиссером Оливером Стоуном заявляет: «Я думаю, что никто бы не пережил горячую стадию противостояния между США и Россией». Одновременно Дмитрий Рогозин сообщает о готовности российской промышленности накрыть всю территорию страны противоракетным щитом.

Россия в очередной раз демонстрирует, что не желает войны, но не боится ее. Не боится потому, что расходы на противоракетный щит Рогозина имеют смысл только в том случае, если фраза президента Путина является не констатацией факта, а фигурой речи, примененной для более выпуклой подачи проблемы американской аудитории.

Ведь скажи Путин, что погибнут многие или даже почти все, что будет полностью разрушена инфраструктура и парализована деятельность государственных органов, что человечество рискует вернуться в каменный век, американцы представят себе картинку из очередного фильма о зомби-апокалипсисе. Людей, конечно, стало меньше, но живут они припеваючи, в прекрасно оборудованных и снабженных всем необходимым, включая электричество, водопровод, канализацию и даже элитные сорта виски, убежищах. А какой-нибудь эпический герой уже готовит восстановление американского величия. В общем, американцы решили бы, что война не так уж неприемлема.

Между тем России совершенно не нужно консолидированное спокойное отношение граждан США к возможному ядерному конфликту. Тем более что само российское общество далеко не однозначно относится не только к возможности очередной войны, но и к итогам прошлой.

С одной стороны, массовый энтузиазм вызывают марши «Бессмертного полка». С другой — далеко не только в либеральных кругах живет легенда о том, что «трупами закидали» и что в стратегическом (долговременном политическом) плане победа обернулась поражением. Причем под эти выводы постепенно подводится доказательная база.

Советские потери в Великой Отечественной войне становятся тем больше, чем дальше война от нас. Сталин оценивал боевые потери армии в 7-7,5 миллиона человек. При Брежневе в ход была введена цифра общих потерь СССР (включая гражданское население) в 20 миллионов человек. Во время перестройки она была увеличена до 25 миллионов. К началу 2000-х годов — до 27 миллионов. Тринадцатого ноября 2015 года начальник управления Министерства обороны России по увековечению памяти погибших при защите Отечества Владимир Попов заявил о почти 42 миллионах (41 миллионе 979 тысячах погибших). Впрочем, и это не предел. Уже мелькали где-то и цифры более чем в 60 миллионов демографических потерь. Такое впечатление, что некоторые российские исследователи решили пойти путем Ющенко, у которого потери от голодомора каждый год росли, пока не составили от трети до половины всего тогдашнего населения Украины.

С учетом того что население предвоенного СССР составляло 190,5 миллиона человек, 60 миллионов как раз и составили бы примерно треть от общей численности населения. При этом необходимо понимать, что наибольший ущерб понесли западные республики СССР, включая западную часть РСФСР, которые были оккупированы германскими войсками.

Когда издавался приказ 227 (известный как «Ни шагу назад!»), Сталин писал, что врагом оккупирована территория, на которой до войны проживало 75 миллионов человек (этим он мотивировал отсутствие у СССР численного перевеса, чтобы «заваливать трупами»). Мы также знаем, что в 1941-м — начале 1942 года в эвакуацию было вывезено, помимо массы промышленных предприятий и прочих материальных ценностей, 12 миллионов человек.

Следовательно, оккупацию переживали примерно 63 миллиона. На этих же территориях проводилась как первая (1941 года), так и повторная (1943-1944 годов) мобилизации. Если бы общее количество погибших реально составило 60 и даже 40 миллионов, западные регионы СССР (от Бреста до Вязьмы) встретили бы освобождение совершенно безлюдными.

Между тем мы знаем, что в Киеве и Минске уцелело около четверти от предвоенного населения, в Харькове около трети, в Одессе около половины. Причем в данном случае речь идет о крупных городах с высокой долей еврейского населения, которое уничтожалось нацистами сразу и полностью. В маленьких городках и в сельской местности выжить было проще. Главной проблемой для населения крупных городов было прокормиться.

Германский оккупационный режим обеспечивал продуктами питания только тех, кто работал в немецких учреждениях или на открытых немцами предприятиях. Обеспечение продовольствием остального населения не предполагалось. В сельской местности и небольших городах население кормилось с приусадебных участков. В крупных городах голодало и вымирало, выживая кто как мог и умел.

Моя бабушка Зинаида Судак, пережившая в Киеве всю оккупацию и жившая там до самой смерти в 2003 году, вспоминала, как пешком ходила менять одежду на продукты в Жашков (туда и обратно 300 километров). При этом на входе в Киев полицай (из местных) отобрал у нее выменянного петуха, а стоявший с ним в совместном патруле немецкий солдат пошутил: «Как зовут мужа курицы?»

Бабушка говорила: «Сколько буду жить, никогда немцам этого петуха не прощу!» И я ее хорошо понимаю, потому что ее дочь, моя мама, которой в момент начала оккупации был почти год, а в момент освобождения — три года, часто тогда просила «хотя бы корочку хлеба», которой в доме не было и взять было негде.

С моей точки зрения, наиболее близкими к истине являются рассчитанные В. Ф. Кривошеевым данные в 22-27 миллионов (25 миллионов — усредненная цифра) в качестве демографических потерь. Впрочем, люди, говорящие о 40-60 миллионах демографических потерь, как правило (хоть и не всегда), заявляют, что учитывают детей, которые не были рождены погибшими родителями. С моей точки зрения, это практика порочная, поскольку нерожденный и погибший — разные категории. Мы ведь не учитываем аборты в официальной статистике как общей, так и конкретно детской смертности. Кроме того, непонятно, сколько поколений нерожденных необходимо считать, ведь у нерожденных детей должны были появиться нерожденные внуки, затем правнуки и так далее.

Берут же у нас некоторые «исследователи» данные о численности населения и рождаемости в России начала ХХ века. Экстраполируют эти данные на конец века. Получают примерно 600 миллионов населения и заявляют, что разница в 450 миллионов — это все убиенные большевиками из-за их революции. Хотя это примерно три поколения нерожденных.

Данные Кривошеева о боевых потерях, как ни удивительно, прекрасно согласуются и с цифрой Сталина в семь миллионов погибших солдат, и с цифрой демографических потерь в 22-27 миллионов, и с данными о численности РККА.

А именно. Количество мобилизованных в войну источники определяют в 14,5-19,5 миллиона. Разница легко устраняется, если мы вспомним, что численность РККА и РККФ на момент начала войны составляла свыше пяти миллионов человек. Из них около 3,5 миллиона было развернуто в западных военных округах в ожидании вторжения. Суммируя предвоенную численность РККА и последующие военные призывы и мобилизации, получаем искомые 19-20 миллионов.

Безвозвратные потери РККА оцениваются Кривошеевым в 12,5 миллиона. Санитарные — в 18,5 миллиона. При этом к концу войны общая численность Вооруженных сил СССР достигала 10 миллионов, из них в действующей армии — шесть миллионов 140 тысяч человек.

Может ли быть так, чтобы мобилизовали 20 миллионов, потеряли 30 (12+18) миллионов, и при этом 10 миллионов еще оставались служить? Может.

Мой дед Павел Ищенко — кадровый офицер. Служил на Урале и на фронт попал под Сталинград, где для него и началась война. А на передовую его перестали посылать после форсирования Днепра, поскольку полученные за год четыре ранения и две контузии, от которых он и умер в 1954 году, давали о себе знать. Тем не менее в Вооруженных силах он служил до самой своей смерти. Легко посчитать, что в санитарные потери только он был занесен шесть раз. При этом оставался в строю и продолжал учитываться среди 10 миллионов военнослужащих СССР на конец войны.

Аналогично мой дед Иван Судак был мобилизован в 1941 году в начале войны. Как он вспоминал: «Вечером привезли на тыловые позиции и сказали, что утром подвезут оружие и боеприпасы. А утром приехали где-то прорвавшиеся немцы и забрали всех в плен». Из плена он бежал и партизанил до конца 1944 года в Белоруссии. Но в списках РККА значился в качестве безвозвратной потери (либо попавший в плен, либо пропавший без вести).

И таких потерь каждый может найти в своей семье сколько угодно. Конечно, если механически сплюсовать данные о безвозвратных и санитарных потерях, добавить к ним потери мирного населения, которые к тому же оценить по его численности, которая гипотетически должна была бы быть в 1945 году, если бы войны не было, а рождаемость оставалась на предвоенном уровне (а она, кстати, в годы войны существенно снизилась), то можно и 40, и 50, и 60 миллионов погибших насчитать.

На деле же если из 12,5 миллиона безвозвратных потерь РККА мы вычтем примерно 5,5 миллиона пленных, то получим те самые 7-7,5 миллиона кровавых (убитые и умершие от ран) потерь, о которых говорил Сталин в 1946 году. А если затем учтем, что свыше трех миллионов человек погибло в плену, то начнет складываться и другая цифра Кривошеева — примерно 10,5 миллиона реальных погибших по разным причинам солдат РККА. Кроме того, советские медики возвращали в строй около 75% раненых солдат и 90% заболевших (для сравнения: германская медицина возвращала в армию лишь около половины раненых и заболевших).

Таким образом, с учетом многократного двойного счета раненых (а аналогичным образом считали «пропавшими без вести» и окруженцев, которые могли за один лишь 1941 год из двух-трех котлов выйти и таким образом два-три раза стать безвозвратной потерей, численность советских Вооруженных сил (армия, флот, НКВД) должна была составлять примерно 9-10 миллионов человек, при том что две трети из них находились в действующей армии.

Как видим, цифры из разных источников начинают совпадать. Мы имеем и еще одно, косвенное подтверждение их правильности. Лучший стратег рейха, генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн оценивал возможности пополнения РККА за счет призыва очередных возрастов в 1,5 миллиона человек в год. Это примерно коррелирует с цифрой последнего военного призыва (один миллион 150 тысяч человек было призвано осенью 1944 года, когда необходимости грести всех уже не было). Аналогичные возможности Германии он оценивал примерно в 400 тысяч человек в год. Исходя из этих данных, он считал, что для того чтобы хотя бы свести войну вничью (а после Сталинграда он уже не видел возможности победить), немцам надо выводить из строя четырех советских солдат за одного своего. Если бы такое соотношение потерь было достигнуто, то советские дивизии потеряли бы боеспособность, так как потери опережали бы пополнение.

Но все происходило с точностью до наоборот. С января 1942 года Германии ни разу не удалось довести численность своих соединений на Восточном фронте до комплекта. Даже части, участвовавшие в важнейших стратегических операциях — летнем наступлении 1942 года (операция «Блау») и битве на Курской дуге в 1943 году (операция «Цитадель»), были доведены лишь до 80% от комплекта. В то же время СССР не только до конца войны не испытывал проблем с доукомплектованием боевых частей, но и до 1944 года создавал новые соединения. То есть воевать в соотношении один к четырем и даже один к трем у немцев не получалось. Если же учесть, что самое плохое соотношение потерь для СССР было в 1941-м (один к шести) и первой половине 1942 года (один к четырем), то для того чтобы прийти к концу войны с таким результатом, в 1943-1945 годах армия должна была нести потери вначале сопоставимые, а затем и меньшие, чем противник.

Поскольку немцы и их союзники потеряли на Восточном фронте безвозвратно около восьми миллионов солдат, потери СССР должны быть близки к этой цифре. Свыше семи миллионов, погибших на поле боя и умерших от ран, и свыше трех миллионов, умерших в плену, дают именно такую цифру (10,5 миллиона человек).

И кстати, не надо забывать, что около миллиона советских граждан служило в разного рода коллаборационистских формированиях. Попав в плен и будучи зачисленными в безвозвратные потери СССР, они затем воевали и гибли на стороне рейха. Но ни германская статистика, ни статистика союзников Германии не учитывала разного рода бандеровцев, власовцев и прибалтийских «лесных братьев» (те коллаборационистские формирования, которые ни в состав вермахта, ни в состав СС не входили).

В заключение — об общих потерях. Действительно, оценить потери гражданского населения очень трудно. Даже данные о погибших в местах массовых казней зачастую весьма приблизительны, с разбросом в десятки, а то и сотни тысяч человек в каждом отдельном случае.

Однако у нас есть довольно точные данные из одного места, которые мы можем в целом экстраполировать на всю ситуацию. Во время блокады Ленинграда общие потери войск и жителей города составили примерно 1,5 миллиона человек. Из них около миллиона — погибшие жители. Блокада Ленинграда — явление уникальное, но, как я уже писал, ситуация перманентного голода и нехватки продуктов питания была характерна для всех оккупированных территорий, более того, предусматривалась германским верховным командованием. Поэтому экстраполяция соотношения потерь армии и мирного населения в Ленинграде на всю войну будет, с моей точки зрения, достаточно корректной.

Ленинград дает нам соотношение один к двум. То есть общие демографические потери СССР должны были бы составить около 30 миллионов человек. Однако, как мы указывали выше, большая часть населения на оккупированных территориях жила в маленьких городках и сельской местности, где оккупационный режим был мягче и не было проблемы голода. Поэтому цифра в 22-27 миллионов (усредненная — 25 миллионов) общих демографических потерь СССР также представляется близкой к истине.

Во всяком случае, после войны говорили о том, что Белоруссия потеряла четверть предвоенного населения, Украина — пятую часть, но не три четверти и не пять шестых. Именно цифра в 12-15 миллионов погибших на оккупированных территориях мирных жителей дает нам долю в одну четвертую — одну пятую от теоретически остававшихся в оккупации 63 миллионов.

Обращаю внимание на то, что цифры из разных источников, характеризующие разные ситуации в разных социальных слоях (армия, мирное население на оккупированных территориях), жестко коррелируют друг с другом. Это также является дополнительным косвенным свидетельством их объективности. Попробуйте подставить в уравнение другую цифру, и у вас что-то перестанет играть. Либо численность армии будет слишком большой. Либо будет непонятно, кто же Берлин брал. Либо вообще неясно станет, откуда взялись после войны в европейской части СССР люди.

А люди даже ядерную войну переживают, хоть и не все. Государства исчезают, но некоторое количество людей остается, чтобы попытаться начать все сначала.

Ростислав Ищенко: Моя война

Похожие статьи: