Михаил Делягин: Война и недоверие к власти в России

14 марта 2023 - vip

Первая мировая война стала показательным историческим примером того, как менялось отношение патриотически настроенной части российского общества к власти — от эйфорического единения общества и власти в первые дни войны [1. С. 60-61; 5. С. 32; 11. С. 185; 15] ко все большему разочарованию патриотов в своем собственном правительстве и главе государства.

Обвинения в неэффективности, коррумпированности, неподготовленности к войне, в саботаже, в изначальном шапкозакидательстве и недооценке противника, наконец, в измене становились по отношению к власти все более распространенными в обществе. Но, пожалуй, самым главным обвинением и самым острым разочарованием стало то, что власть категорически боялась самостоятельных общественных инициатив помощи фронту и тылу и всячески препятстствовала им. В результате высокое чувство патриотического подъема и народного единства, спонтанно возникшее в первые дни войны, ощущение практически сакральной сопричастности делу защиты Родины оказалось ненужным и в глазах многих просто оплеванным властью.

Термин «симулякр» как инструмент имитационной политики власти тогда еще не изобрели. Но, говоря современным политологическим языком, именно отношение к народному чувству патриотизма как к симулякру и стало причиной широкого недоверия к власти, а затем и ее отторжения и презрения к ней в российском обществе эпохи Первой мировой войны. Причем отнюдь не только со стороны явных противников власти и оппозиционеров, но со стороны широких слоев общества, которые до этого или поддерживали власть, или были политически пассивны.

У людей возникло совершенно естественное чувство, что во время тяжелых испытаний войны власть (какая бы она ни была до этого) должна быть вместе с народом и обществом. И патриотический подъем для того и существует, чтобы общество помогало власти, а власть доверяла обществу. И это чувство, даже нельзя сказать, что было цинично растоптано, нет, — оно было с крайней самонадеянностью проигнорировано.

Вспоминать это сейчас нужно потому, что политика исторической памяти – это непростая наука. Она не только о Победе и Гагарине. Она призвана осмыслять политические неудачи в нашей истории, которые серьезно повлияли на ее ход. Неудачи, которых могло бы не быть, если бы не самонадеянность и безответственность предыдущих правителей. Неудачи, которые повторять не надо. К тому же по целому ряду вопросов, которые задавало общество к власти век назад, можно проследить достаточно определенные аналогии с современностью. И потому исторические примеры столетней давности тем самым становятся удивительно актуальными.

Первым вопросом, который выявил неподготовленность власти к войне, стала мобилизация. Это выразилось в неясностях и недомолвках указов высшей власти о ее проведении. Путаница между объявленной сначала частичной мобилизацией, в отношении которой у военных фактически не было никаких подготовленных заранее планов проведения, и общей мобилизацией, объявленной чуть позже, внесла свой негативный вклад в создавшийся хаос первых военных дней [18].

Тогдашний военный министр генерал Сухомлинов так пишет об этом в мемуарах: «В самые критические минуты он [Николай II] не пожелал знать моего мнения и, обратившись ко мне с вопросом, можно ли «приостановить» частичную мобилизацию, решая затем вопрос «общей мобилизации», т.е. войны, довел это до моего сведения через два этапа: министра иностранных дел и начальника Генерального штаба. Таким образом, это чрезвычайной важности высочайшее повеление я получил из третьих рук – от моего подчиненного!» [16. С. 39].

Далее, уже в процессе мобилизации выяснилось, что военное министерство не способно должным образом обеспечить мобилизуемых провиантом и обмундированием. В приведенном В.Б. Аксеновым перлюстрированном письме из Казани от 8 августа 1914 г. (здесь и далее даты по старому стилю) сказано: «Каждый день пригоняют все новых и новых запасных. Уж даже девать некуда. Ни обмундирования, ни оружия, конечно, нет. И все это ходит грязное, оборванное. Как выведут, никак нельзя подумать, что это войско, а прямо сброд всякий… Организация всего это дела пребезобразная» [2. С. 128].

Мобилизованные в процессе призыва подвергались грубости и хамству со стороны военных властей. «Получать оскорбления перед тем, как ты идешь рисковать жизнью, — это неприятно», — пишет мобилизованный студент 10 октября 1914 г. [2. С. 177]. Не менее острой проблемой стали отказы и задержки в выплатах пособий семьям мобилизованных. Еще одно письмо от 11 августа 1914 г.: «Во многих попечительствах относятся к семьям запасных с возмутительной грубостью и денег не дают. Происходят сцены прямо невероятные. 400-500 женщин приходят каждый день за пособием, им ничего не объясняют и гонят прочь» [2. С. 156].

Далее, свидетельства ужасающего материально-технического состояния армии и крайней неэффективности ее снабжения стали появляться с самого начала войны. С.Б. Переслегин и Б. Такман пишут о хаосе со снабжением и практическим отсутствием тылового обеспечения как одной из причин поражений российской армии в Восточной Пруссии в начале войны [10; 17. С. 469, 486].

Генерал Куропаткин (печально известный деятель времен русско-японской войны), находившийся в начале Первой мировой в отставке, записывает в своем дневнике 27 декабря 1914 г.: «Приехал А.И. Гучков с передовых позиций. Очень мрачно настроен… С продовольствием не справляются в армии. Люди голодают. Сапог у многих нет. Ноги завернуты полотнищами… Вожди далеко за телефонами. Связи с войсками не имеют… Особенно тревожно состояние артиллерийских запасов. Читал мне приказ командира корпуса не расходовать более 3-5 снарядов в день. Пехоте, осыпаемой снарядами противника, наша артиллерия не помогает» [13. С. 2]. В этом же месяце Куропаткин беседует с фронтовым офицером: «…идет большое воровство. Еще при стоянке в Стрельне батарейный командир продал 2000 пудов овса, который должен был скормить лошадям. Лошади теперь ослабели. Пища нижних чинов плохая. Хлеба мало» [13. С. 1-2].

Хаос и неэффективность власти проявились и при организации управления на четырех новых территориях, которые были присоединены к России в Первую мировую войну. Это четыре новые губернии: Львовская, Черновицкая, Тарнопольская и Перемышльская, включенные в состав империи в ходе наступлений российской армии на территорию Австро-Венгрии осенью 1914 – ранней весной 1915 гг.

Впрочем, уже через несколько месяцев практически вся территория этих четырех новых регионов была потеряна Россией в ходе поражений поздней весны-лета 1915 г. В отчете российского губернатора Черновицкой губернии С.Д. Евреинова, исследованного А.И. Раздорским, указано, в частности, постоянное перетягивание полномочий между военными и гражданскими властями в новой губернии, что крайне негативно сказалось на ее управлении.

Кроме того, значительная часть присланных из внутренних губерний России чиновников оказалась неспособна к эффективной работе во вновь завоеванном крае, и потому губернатор был вынужден увольнять их и отсылать назад [12]. При этом отмечалась крайняя малочисленность российской администрации, которая была поэтому не в состоянии эффективно управлять новой губернией [4. С. 119]. Серьезной проблемой стало хищение грузов на железных дорогах, которое в штабном отчете было названо «дерзким и беспощадным» [8. С. 13].

Поскольку Черновцы дважды переходили из рук в руки в течение кампании 1914-15 гг., то после первого оставления города русскими войсками и последующего их возвращения даже те местные жители, которые изначально относились к России доброжелательно, изменили свое мнение в худшую сторону, поняв, что Россия не может или не хочет их защитить: — и потому сотрудничать с Россией себе дороже. [12].

Перед первым оставлением города находящиеся в губернии российские чиновники отмечали: «Отступление и сдача города Черновцы крайне нежелательны с точки зрения наших политических интересов… Главным доводом наших сторонников… является именно присутствие здесь наших войск. Уход последних произведет крайне неблагоприятное впечатление, и агитация в пользу присоединения к нам значительно потеряет силу» [4. С. 119]. Тем не менее, должной стойкости при защите города российская армия не проявляла, в результате город дважды ей оставлялся.

Те же процессы можно было наблюдать и в новых галицийских губерниях: Львовской и Тарнопольской, которые назначенные туда чиновники российской администрации называли краем, «чуждым нам духовно» [4. С. 116]. Неэффективность и неумение наладить работу с местным населением, а также нежелание опираться на местных сторонников России и подозрительное недоверие к ним привело даже к тому, что России всего через несколько месяцев пришлось увольнять своего генерал-губернатора Галиции и долго и с различными интригами подбирать ему замену.

В деятельности правительственных чиновников на четырех новых территориях также можно увидеть весьма показательные нюансы. Так, будущий министр торговли и промышленности князь Шаховской, посетивший Львов по делам своей тогдашней работы в министерстве путей сообщения, отмечал в мемуарах: «Никогда не забуду того тяжелого чувства, которое я испытал во Львове в Управлении водных путей. Какое ужасное чувство хозяйничать в том, что вам не принадлежит!» [19. С. 93].

В то же время нельзя не отметить факта личного приезда императора Николая II в новые губернии. В апреле 1915 г. царь, несмотря на опасность и неустроенность новых территорий, не побоялся посетить Львов и Перемышль. Это, несомненно, произвело положительное консолидирующее действие как на российские войска, расквартированные в новых регионах, так и на местных сторонников России [8. С. 18].

После Горлицкого прорыва немецких и австрийских войск линия фронта за лето 1915 г. откатилась на восток на несколько сотен километров. Именно этот период стал переломным в отношении российского общества к власти. Именно тогда о ее ошибках, а то и преступлениях в деле ведения войны и снабжения армии патриоты начали говорить все более открыто. Тогда же различные общественные организации России начали усиливать и консолидировать свою собственную гражданскую помощь фронту, поняв, что от правительства уже ничего не добиться. В этот период активизируют свою деятельность организации на базе земств и городов страны, создав Главный по снабжению армии комитет Всероссийских земского и городского союзов (Земгор). Чуть позднее к ней подключатся и военно-промышленные комитеты, объединяющие промышленников и заводы по различным отраслям индустрии, необходимым для фронта.

Эти патриотические гражданские структуры пытаются наладить дилог с властью, но безуспешно. В мемуарных беседах А.И. Гучкова, председателя Центрального военно-промышленного комитета, так говорится о работе правительственного Особого совещания по обороне: «Там я и мои ближайшие друзья пытаемся влить какую-то жизнь в это совещание, толкаем на принятие больших решений, на ускорение темпов заготовки, но часто встречаем непонимание, косность, робость, иногда неискренность некоторых представителей военного ведомства, которые не решались обнаружить нужды и язвы» [3. № 7-8. С. 199].

Справедливой критике патриотов подвергалась и верхушка армии, ее клановость, фаворитизм и бездарность: «Что оставалось безнадежным – это высший командный состав. Он не только был сам по себе плох, но плох безнадежно, потому что его рекрутирование шло ненормальными путями. Это не самые выдающиеся в военном деле люди, а люди, связанные… высоким положением; связи с двором – это влияло, подбор шел отвратительный; случайно попадали туда какие-нибудь крупные лица» [3. № 9-10. С. 197]. «Такого нашего унижения не только революционные, но и патриотические круги не простят» [3. № 7-8. С. 213].

Со стороны власти эта патриотическая гражданская активность вызывает лишь раздражение. К примеру, это ясно чувствуется по всему тону мемуаров вышеупомянутого министра торговли и промышленности князя Шаховского. О Земгоре он пишет следующее: «Деятельность союзов с первых шагов была направлена к дискредитированию правительства и правительственных органов» [19. С. 140]. И что из-за Земгора «в войсках уже было неудовольство правительством, которое в их глазах являлось единственным виновником всех неудач и всех недостатков снабжения» [19. С. 142].

Далее Шаховской с резким раздражением пишет о первых шагах по созданию военно-промышленных комитетов и своем фактически нежеланием работать с ними, хотя профильным министром был как раз он сам. Вот, к примеру, как Шаховской отзывается о выступлении П.П. Рябушинского на одном из съездов промышленников: «Речь Рябушинского была крайне резка, истерична и, под прикрытием крайнего патриотизма, сводилась к требованию, чтобы промышленники взяли дело снабжения армии в свои руки. Не обошлось без резких выпадов против правительства, с восклицанием: «Нужно призвать таких людей, которым верили бы»» [19. С. 170].

При этом о своей собственной деятельности Шаховской пишет исключительно в позитивных тонах. А во всем винит, помимо мешающихся патриотов-общественников, еще и военных: «Сперва я ознакомился с Юго-Западным фронтом и начал с того, что побывал в Бресте у генералов Павского и Кривошеина. Трудно себе представить тот хаос, который оказался у них. Ни тот, ни другой не имели никакого представления ни о деле, ни о своих задачах» [19. С. 92].

Военные же, в свою очередь, винили промышленность. Военный министр начального периода войны генерал Сухомлинов, ставший для общественного мнения, пожалуй, главным виновником неудач (еще до того, как патриотическое недовольство перекинулось с министров на самые высшие сферы), так описывал в своих мемуарах «снарядный голод» на фронте: «Только широко развитая обрабатывающая промышленность в стране могла задачу эту разрешить успешно. Одному военному ведомству такая задача была не по силам» [16. С. 18].

Помимо промышленников, Сухомлинов во всем винит царя: «Моему Государю я с самого начала считал долгом …дать понять, что без его энергичного содействия моя работа не может иметь успеха. «Я во всем поддержу вас и помогу», — отвечал мне на это царь; но при всем несомненном желании, по свойству своей натуры, сделать этого на самом деле не смог и не был со мною искренним во многих случаях» [16. С. 38]. Далее, Сухомлинов так пишет про царя и его стиль управления: «Николай II сознавал слабость своего характера и своеобразно боролся с этим. Опасаясь влияния отдельных министров, он создал между ними перегородки, которые привели к тому, что Совет министров оказался не сильным, спаянным органом государственного управления, а всероссийской телегой, запряженной крыловской тройкой: «лебедем, щукой и раком». Избранное Государем противоядие оказалось ядом, отравившим дело государственного управления» [16. С. 38-39].

Недовольство властью затронуло не только городской средний класс, но и массы крестьянского населения в России. Свидетельство тому – изученный историками массив дел по уголовной статье 103 об оскорблении величества. Он показывает, что люди были крайне раздражены неэффективностью верховной власти и не стеснялись в выражениях. При этом, что важно, они не отказывались от выполнения своего долга перед отечеством, но стали четко разделять Россию и царя.

Вот характерные фразы из этих дел: «А мне что царь, я не царю служу, а за веру и родину. А царь у нас кровосос и только истребляет народ», «Надо молиться за воинов… За государя же что молиться, он снарядов не запас, видно прогулял да [дальше нецензурно]», ««Я иду служить за веру и отечество», — после чего матерно обругал императора», «Не подготовился наш царь к войне, дурак он, только водкой торговал, а о снарядах не думал», «Германия готовилась к войне сорок лет, а наш государь только переименовывал города [Петербург в Петроград]» и т.п. [2. С. 282-284, 310].

В итоге в сводке московского охранного отделения от 29 февраля 1916 г. указывалось: «Приходится говорить даже более чем о падении престижа верховной власти, налицо признаки… острого и глубокого раздражения против особы государя императора… С болью приходится констатировать, что если бы реагировать на все случаи наглого и откровенного оскорбления величества, то число процессов по статье 103 достигло бы небывалой цифры. И это – настроение столько же низов, …сколько и буржуазии средней и высшей» [2. С. 250].

Это доказывает, что те же самые ощущения испытывали не только народные массы, но и гражданские активисты и, говоря в современных терминах, лидеры общественного мнения. В результате в течение 1916 г. уровень недоверия патриотов к власти все больше нарастал. Он уже не ограничивался только лишь одними министрами, а недоверие и растущее чувство отторжения испытывалось ими и по отношению к высшей власти. Гучков в своих воспоминаниях упоминает «чувство презрения и гадливости, то чувство злобы, которое все больше нарастало по адресу верховной власти» [3. № 7-8. С. 206].

П.Н. Милюков в своих мемуарах цитирует показания А.Д. Протопопова перед Чрезвычайной следственной комиссией в период Временного правительства. Понятно, что сам переход Протопопова из думы в правительство и его подпадание под влияние Распутина и императрицы воспринимались как один из самых громких политических скандалов 1916 г. Но тем не менее даже он фиксирует происходившее следующим образом: «Упорядочить дело было некому. Всюду было будто бы начальство, которое распоряжалось, и этого начальства было много. Но направляющей воли, плана, системы не было и не могло быть при общей розни среди исполнительной власти… Верховная власть… была в плену у дурных влияний и дурных сил. Движения она не давала» [7. Т. 2. С. 259].

Своего рода символическим итогом этого стремительного роста недоверия к власти, охватившего самые широкие слои российского общества, стала знаменитая речь «Глупость или измена», которую произнес Павел Милюков в Государственной думе 1 ноября 1916 г. Как пишет Милюков в мемуарах, рост общественного недовольства властью к этому времени стал качественно иным: «Все, что было раньше известно более или менее тесному кругу посвященных, сделалось за это время достоянием широких кругов публики и рядового обывателя. Соответственно поднимался и барометр внутреннего настроения» [7. Т. 2. С. 272].

Поскольку эта речь стала программной и в консолидированной форме отражала широко распространенные общественные настроения, то, на наш взгляд, будет целесообразным привести ряд достаточно пространных цитат из нее. В начале этой речи Милюков дал краткий исторический обзор того, как формировалось и вызревало это общественное недоверие власти: «Вы помните те обстоятельства, при которых Дума собралась больше года тому назад, 10 июля 1915 г. Дума была под впечатлением наших военных неудач. Она нашла причину этих неудач в недостатках военных припасов и указала причину недостатка в поведении военного министра… Вы помните, что страна в тот момент под впечатлением грозной опасности, ставшей для всех очевидной, требовала объединения народных сил …» [14].

Сейчас же, через год после описываемых событий, по словам Милюкова, ситуация стала только хуже: «Мы сами те же, что прежде. Мы те же на 27-м месяце войны, какими были на 10-м и какими были на первом. Мы по-прежнему стремимся к полной победе, по-прежнему готовы нести необходимые жертвы и по-прежнему хотим поддерживать национальное единение. Но я скажу открыто: есть разница в положении. Мы потеряли веру в то, что эта власть может нас привести к победе, ибо по отношению к этой власти и попытки исправления, и попытки улучшения, которые мы тут предпринимали, не оказались удачными» [14].

Именно эта фраза «мы потеряли веру в то, что эта власть может нас привести к победе» стала ключевым выражением тех чувств и разочарований, которые самые разные слои российского общества испытали за годы войны. Милюков далее продолжает: «И если мы говорили, что у нашей власти нет ни знаний, ни талантов, необходимых для настоящей минуты, то, господа, теперь эта власть опустилась ниже того уровня, на каком она стояла в нормальное время нашей русской жизни, и пропасть между нами и ею расширилась и стала непроходимою… Не обращаясь к уму и знаниям власти, мы обращались тогда к ее патриотизму и к ее добросовестности. Можем ли мы это сделать теперь? (голоса: «Конечно нет»)» [14].

Тем самым фактически власти был вынесен окончательный приговор недоверия. В нее пытались верить до последнего, ее пытались побудить действовать во имя победы, ей пытались дать понять, что начав войну, нет иных вариантов, как добиваться победы, как вести войну эффективно и четко, но тщетно.

Естественно, можно по разному относиться к Милюкову, кадетам и пр. У каждого читателя и эксперта есть своя гражданская позиция, которая проецируется на исторические симпатии и антипатии. Но одно не подлежит сомнению: именно Милюков в тот период был одним из тех, кто наиболее последовательно стремился к эффективной войне до победы. И потому его слова в этой речи действительно отражали самые широкие чувства, далеко выходившие за узкие партийные рамки.

Далее Милюков подчеркивает очень тонкую грань между недоверием со стороны общества власти и общественными обвинениями власти в измене: «Еще 13 июня 1916 г. с этой кафедры я предупреждал, что «ядовитое семя подозрения уже дает обильные плоды», что «из края в край земли русской расползаются темные слухи о предательстве и измене», …что «слухи эти забираются высоко и никого не щадят». Увы, господа, это предупреждение, как все другие, не было принято во внимание. В результате, в заявлении 28-ми председателей губернских управ, собравшихся в Москве 29 октября этого года, вы имеете следующие указания: «мучительное, страшное подозрение, зловещие слухи о предательстве и измене, о темных силах, борющихся в пользу Германии и стремящихся разрушить народное единство, … перешли ныне в ясное сознание, что вражеская рука тайно влияет на направление хода наших государственных дел»» [14].

Называет Милюков и прямую причину того, почему, с его точки зрения, эта трансформация недоверия власти в подозрения в измене стала столь популярной: «Я не хотел бы идти навстречу излишней, быть может, болезненной подозрительности, с которой реагирует на все происходящее взволнованное чувство русского патриота. Но как вы будете опровергать возможность подобных подозрений, когда кучка темных личностей руководит в личных и низменных интересах важнейшими государственными делами?» [14].

Из этого следует, что рост недоверия к власти в целом базируется на остром общественном недоверии к отдельным персоналиям во власти и около власти. Это социально-психологическое явление отнюдь не ново, оно проявлялось во многих других исторических ситуациях. Просто контекст войны в тогдашней специфике России сделал акцент на нем особенно ярким.

И на базе этого Милюков переходит к главной дилемме своей речи: глупости или измене. «Говорят, что один член Совета министров, услышав, что на этот раз Государственная дума собирается говорить об измене, взволнованно вскрикнул: «Я, быть может, дурак, но я не изменник»… Но разве же не все равно для практического результата, имеем ли мы в данном случае дело с глупостью или с изменою? …Когда со все большею настойчивостью Дума напоминает, что надо организовать тыл для успешной борьбы, а власть продолжает твердить, что организовать, — значит организовать революцию, и сознательно предпочитает хаос и дезорганизацию – что это, глупость или измена? …Нельзя поэтому и население обвинять, если оно приходит к такому выводу, который я прочитал в заявлении председателей губернских управ… Вы спрашиваете, как же мы начнем бороться во время войны? Да ведь, господа, только во время войны они и опасны. Они для войны опасны: именно потому-то во время войны и во имя войны, во имя того самого, что нас заставило объединиться, мы с ними теперь боремся» [14].

Царская цензура запретила публикацию этой речи Милюкова, на следующий день петербургские газеты вышли с т.н. «белыми листами» на ее месте. Но она очень быстро распространялась в списках, а слухи, ее сопровождавшие, были еще сильнее.

От фразы «мы потеряли веру в то, что эта власть может нас привести к победе» до самонизвержения этой власти оставалось всего четыре месяца. За это время, что весьма показательно, во власти успели смениться еще два премьер-министра (в ноябре 1916 г. Штюрмера сменил Трепов, а в декабре 1916 г. его в свою очередь – Голицын).

Последним актом этой драмы стало четко выраженное недоверие власти со стороны самих военных. Ранее, как мы уже приводили примеры, они роптали и высказывали недовольство лишь в частных разговорах, сохранившихся для нас в дневниках их собеседников. Но общая динамика ситуации, все более широкое и обоснованное недоверие к власти, привели к тому, что и высшие военачальники (казалось бы, первейшая опора власти во время войны) высказались против нее.

В последний день империи абсолютно все командующие фронтами (в т.ч. и один представитель династии Романовых) письменно высказались в пользу отречения Николая. Я далек здесь от того, чтобы вызывать очередные призраки «заговора генералов» и вновь мусолить фамилии генералов Алексеева и Рузского. Повторю, что каждый имеет право на свою гражданскую позицию, которая проецируется на исторические оценки. Дело не в этом: российской власти отказали в доверии ее собственные генералы. Два с лишним года неэффективного и самонадеянного ведения войны переполнили даже их чашу терпения. И империя рухнула.

Одной из причин отторжения патриотической гражданской активности общества со стороны царской власти являлся страх перед революцией. Об этом прямо говорится и в вышеупомянутой речи Милюкова.

Советская историография также тщательно разводила эти два понятия. В основе ее отношения к Первой мировой войне лежала позиция Ленина, для характеристики которой читатели в зависимости от их собственных политических взглядов могут выбрать термин «интернационалистская» или «пораженческая».

Ленин, находясь в эмиграции, с первых дней конфликта выступал резко против войны, считая ее шовинистической и империалистической. Поэтому в советской марксистской историографии революционная ситуация февраля 1917 г. вытекала из тягот и лишений войны, но отнюдь не являлась следствием патриотического подъема в обществе.

Сейчас же, в ряде современных исследований вопроса, связь патриотизма и революции переосмысливается. Но не в духе придворных охранителей, что патриотизм=революция, и что неподконтрольное власти патриотическое гражданское движение непосредственно и обязательно приведет к революции. Отнюдь нет.

Связь патриотизма и революции в этой логике определяется через этап горечи и разочарования со стороны патриотов по отношению к власти. Поскольку сама же власть, начав войну, породила этот патриотический подъем, а затем оказалась неспособной соответствовать тем высоким ожиданиям, которые предъявляло к ней «взволнованное сердце русского патриота». В результате именно этого процесса и произошла трансформация патриотизма в русском обществе в период Первой мировой войны: от эйфорически-провластного к революционному.

В.Б. Аксенов подчеркивает эту связь революционных и патриотических настроений в 1917 г.: «В российском обществе в начале марта 1917 г. патриотизм был одним из доминировавших настроений. С этой точки зрения революция 1917 г. была для многих патриотической революцией: власть свергали ради спасения России» [2. С. 27].

Б.И. Колоницкий, рассматривая отношение к войне и власти со стороны широких народных слоев, делает в целом схожий вывод на основании уже патерналистского разочарования народа в своем царе: «В основе антимонархических настроений многих современников лежала патриархальная, по сути монархическая ментальность: императору в вину вменялось то, что он не был “настоящим” царем» [6. С. 86].

Гучков в своих воспоминаниях также указывает, что основой недовольства властью среди рабочих была отнюдь не революционная агитация, а прежде всего сама власть: «Я считал, что наибольшее внимание на массы имеет не прямая социалистическая агитация, а поведение верховной власти. Мне казалось, что помимо социалистов и их агитации, разрыхляется та почва, на которой они могут посеять свои посевы» [3. № 7-8. С. 211].

Но эта ситуация почти тотального недоверия общества властям в контексте войны, как показал исторический опыт Первой мировой, никуда не исчезла и со сменой власти. После отречения Николая и позорной самоликвидации монархии в России у Временного правительства не оставалось иного выбора, как продолжать военные действия. При этом уровень общественного доверия к новой власти оказался еще ниже, чем у старого режима. Это привело к повальному падению дисциплины в армии, массовому бегству с фронта, к фронде, а то и бунту генералов (насчет причин выступления генерала Корнилова и у современников, и у историков можно увидеть противоположные оценки). Тем самым, однажды возникнув и укрепившись, недоверие общества к власти по поводу методов и целей войны приобрело характер самоподдерживающейся социальной цепной реакции. А неверие общества в то, что власть искренне готова воевать до победы очень быстро трансформировалось в нежелание воевать вообще. В реалиях 1917 г. это чувство стало массовым.

С этим общественным отторжением войны столкнулись и большевики, придя к власти в октябре 1917 г. Именно этот фактор (а отнюдь не конспирология о Ленине – «германском шпионе») сыграл свою роль в решении Совнаркома добиваться немедленного мира любой ценой и на любых условиях. Хотя обсуждение этого вопроса вылилось в жесткую полемику как внутри самого большевистского руководства, так и с их тогдашними союзниками по коалиционному Совнаркому – левыми эсерами.

В итоге это привело к заключению Брестского мира, который Ленин справедливо называл «похабным», но иных вариантов уже не оставалось. В результате уже третья по счету высшая власть в России менее чем за год стала заложником тех ошибок, глупостей и измен, которые в своем ведении войны натворила власть первая – оттолкнувшая от себя патриотов, да и все общество целиком.

«Historia est magistra vitae», говорили древние римляне, «история – учитель жизни». Насколько истинно это утверждение в нынешней ситуации, каждый читатель может определить сам для себя. Конечно, история редко когда повторяется один к одному. И совсем не обязательно ожидать, что даже если будут сделаны все те же ошибки, то поступь российской истории XXI века пройдет по тому же самому пути, что и чуть более века тому назад. Но то, что, на наш взгляд, случается гораздо чаще, так это то, что история никого ничему не учит.

Первая мировая война дала нам пример того, как патриоты отвернулись от бездарной, вороватой и самодовольной власти. Эти качества, естественно, были у нее и раньше. Но война предельно обострила их восприятие и отторжение со стороны общества. Власть тогда не захотела меняться. А зачем, собственно говоря?

«Сокруши их всех» [9. С. 856], «По окончании войны тебе надо будет произвести расправу» [9. С. 453], «Будь властелином, и все преклонятся перед тобой» [9. С. 857], «О, им необходимо почувствовать твою мощь, — теперь нужно быть строгим» [9. С. 435], — так писала императрица Александра Николаю II.

И в результате позорно рухнула и сама власть, а вслед за ней развалилось и государство. Будет ли выучен хотя бы этот урок истории, покажет время.

Литература

Айрапетов О.Р. Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914-1917 гг.). Т. 1. 1914 год. Начало. М. : Кучково поле, 2014.
Аксенов В.Б. Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции 1914-1918 гг. М.: Новое литературное обозрение, 2022.
Александр Иванович Гучков рассказывает … Беседы А.И. Гучкова с Н.А. Базили / предисловие В.И. Старцева // Вопросы истории. 1991. № 7-8, 9-10, 11, 12.
Бахтурина А.Ю. Формирование гражданского управления в Буковине в документах Ставки Верховного Главнокомандующего и МИД Российской Империи в 1914-1915 гг. // Русич. 2019. Т. 56.
Булдаков В.П., Леонтьева Т.Г. Война, породившая революцию. М. : Новый хронограф, 2015.
Колоницкий Б.И. К изучению механизмов десакрализации монархии (слухи и «политическая порнография» в годы Первой мировой войны // Историк и революция. СПб. 1999.
Милюков П.Н. Воспоминания (1859-1917) / под редакцией М.М. Карповича и Б.И. Элькина. Т. 1-2. Нью-Йорк, 1955.
Отчет деятельности штаба временного военного генерал-губернатора Галиции в период времени с 29 августа 1914 года по 1 июля 1915 года. Приложение № 14 к отчету военного генерал-губернатора Галиции. Киев, 1916.
Переписка Николая и Александры. 1914-1917 / сост. А.А. Сергеев. М. : Захаров, 2013.
Переслегин С.Б. Первая Мировая. Война между реальностями. Кн.1-2. М. : Яуза, 2016-2020.
Поршнева О.С. «Настроение 1914 года» в России как феномен истории и историографии // Российская история. 2010. № 2.
Раздорский А.И. Краткий отчет по управлению Черновецкой губернией в 1914-1915 гг. губернатора С.Д. Евреинова как исторический источник // Ученые записки Крымского федерального университета им. В.И. Вернадского. Серия «Исторические науки». 2016. № 3.
Разложение армии в 1917 году / подготовлено к печати Н.Е. Куракиным. М.-Л., 1923.
Речь П.Н. Милюкова на заседании Государственной думы. (Из стенограммы заседания 1 ноября 1916 года). [Электронный ресурс] / Портал «Документы XX века» http://doc20vek.ru/node/1428 (дата обращения: 22 ноября 2022 г.).
Сергеев Е.Ю. Имперский патриотизм и кампания борьбы с «немецким засильем» в России 1914-1917 гг. // Культуры патриотизма в период Первой мировой войны. СПб. : Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2021.
Сухомлинов В. Воспоминания / вступит. статья В.Г. Черкасова-Георгиевского. М. : ПРОЗАиК, 2021.
Такман Б. Августовские пушки. М. : АСТ, 2020.
Фергюсон Н. Горечь войны. М. : АСТ, 2019.
Шаховской В.Н. Так проходит мирская слава. 1893-1917 / вступ.ст. и коммент. С.В. Куликова. М. : Рестроспектива; Кучково поле, 2019.

Михаил Делягин: Война и недоверие к власти в России

Похожие статьи: